Ему было 48 лет. Его называли одним из самых мрачных российских писателей. Как сказал один критик, книги его были не книгами, а «остолбеневшим ужасом бытия». В последние годы жизни Павлов практически ничего не писал. Но читатели не сказать что любили, но помнили его «Карагандинские девятины», страшный, вымороченный роман, получивший в 2002 году премию «Русский Букер». В Карагандинской больнице зарезан начмед со странной фамилией Институтов, а обвиненного в этом убийстве солдатика Алешу Холмогорова - замучают и замордуют.
В начале двухтысячных удивить армейскими кошмарами было трудно, но у Павлова это получилось. Он сам служил в Узбекистане и в Северном Казахстане, в охране лагерей. С описания потрясающей безысходности происходящего началась его литературная карьера. Букеровскому роману предшествовали еще две армейские истории, написанные им, еще очень молодым, двадцатилетним - «Казенная сказка» и «Дело Матюшина».
При жизни Павлова критики бранили его за очернение армейской действительности, за ненависть к интеллигенции, за «черноземную правду». В день его смерти критики написали: проза Павлова была лучшим, что было написано о службе в позднесоветской армии.
Казалось, что он вообще ничего не придумывает. За это и был ругаем. Читатели, желающие погрузиться в уютненький мир, отскакивали от его книг, как ошпаренные, и потом долго изливали свои недоумения на форумах: «Он пишет так, как есть. В чем писательское мастерство?».
Как возмущался один из читателей его «Дневника больничного охранника»:
«Лифтёры бухают, бомж спит в лифте, санитарки воруют друг у друга помидоры и колбасу. А в это время кто-то там выздоравливает или умирает. Какая скука!»
Звучали упреки и в том, что книги Павлова слишком страшные, без тени улыбки. И даже те, кто сумели дочитать тяжелую прозу и вынести из нее нечто больше, чем только недоумение по поводу стиля и подачи, признавали: «Этот писатель никогда не станет мне другом».
А ему и не нужно было быть ничьим другом. После смерти Павлова некоторые жаждущие славы и популярности "черноземные" писатели заявляют о своей глубокой дружбе, особой близости творчества, переписке и прочем и прочем, у Павлова не было особенных задушевных друзей. Как сказал однажды, «Одиночество - это моя работа, моя жизнь».
Внук чекиста (Павлов постоянно обращался к этой теме), отказался от привычного сценария жизни. После школы ушел на самое дно - работал грузчиком, среди «пропащих людей», которые «не жили, а как будто сводили счеты с жизнью». Признавался, что эти сильные и ненужные люди были интереснее и понятнее ему, чем сокурсники по Литинституту, куда он поступил потом.
Эти грузчики и станут героями книг. Не супергерои и не антигерои, а обычные люди, терпящие боль. Отсюда и главная мысль его творчества: ужас нашего времени заключается в том, что боятся не трусы, а храбрые.
Как заметила Татьяна Бек в одном из лучших интервью с Павловым - ослабленное чувство сюжета мало кому сходило с рук. А ему, Олегу Павлову, почему-то это позволялось. Это ослабленное чувство сюжета было не от «неумения рассказывать истории». Такой брутальный, такой жесткий, такой правдивый Павлов начинал как поэт, оставался поэтом и прозу свою, за исключением автобиографической книги «В безбожном переулке» считал не «историческим документом», а мифотоворчеством.
Отсюда и получалось, что вдруг из такого непритязательного, такого частного, такого " как есть" вдруг вырастало общечеловеческое.
Он признался однажды, что для него, маленького мальчика, смерть никогда не была чем-то далеким, призрачным, полуявленным". "Осознание, что есть смерть, начиналось с детской тревоги о матери", пишет он, казалось бы, только о себе, но получается, что совсем не только...
А еще удивительно, что такого мрачного и правдивого себя называл наследником творчества одного из самых светлых писателей - Юрия Коваля. «Просто у Коваля удивление перед жизнью превращается в смех, а у меня - в гротеск».
От любимого писателя он уяснил: когда становится очень - очень страшно - надо уйти в путешествие, как путешествуют веселые и странные герои Коваля.
Так ушел и сам.
